Эдуард Кондратов - Без права на покой [Рассказы о милиции]

—   Я заметила. И сразу же позвонила вам на работу. Мне сказали, что вы больны. Вот мы и заявились...

—   И прекрасно сделали. Вы прямо оживили меня, честное слово. Но как же все-таки премьера?

—   Ничего. Принимали, во всяком случае, шумно. Но я не играла.

—   Не играли? Почему?

—   То есть как почему? Как будто это зависит от меня. Не поставил Игорь Захарович — и все. Я же, по сути дела, дублерша, второй состав.

—   Странно... — задумчиво сказал Георгий Георгие­вич. — А мне он гарантировал, что вы будете играть. Неужели забыл? Вообще-то на него похоже. Он будет завтра в театре?

—   Конечно. У нас с утра репетиция.

—   Пожалуйста, Оленька, передайте ему, чтобы он позвонил мне. Часов в двенадцать. Скажите, я жду его звонка.

—  Хорошо... — неуверенно проговорила девушка. — Только... если это насчет меня, то, ради бога, не надо!

—  Что вы, Оленька! Разве я могу вмешиваться в дела заслуженных деятелей искусств? Что я за меценат такой?

—  Этого я не знаю. Но почему-то все, что вы предполагаете, становится фактом.

Орбелиани пожал плечами.

—   Но это же вполне понятно. Просто Игорь Захарович немножко прислушивается к моему мнению — как зрите­ля, что ли. И потом — я неплохо знаю ваш театр. Вот и все.

—  Хорошенькое «все»! — со смехом воскликнула де­вушка. — Мальчики, поверьте мне: это страшный человек! У нас актеры стараются понравиться в первую очередь ему, а уж потом режиссеру.

—  Ох, уж эти мне актерские языки! Злее крапивы, честное слово!

Тем временем Саша снова вернулся к бару, с любопыт­ством разглядывая выставленную там посуду.

—  Богатый у вас арсенал, Георгий Георгиевич! — Он внимательно рассмотрел один фужер на свет. — Это что же — чешское стекло?

—   Нет, Саша, на этот раз ошибаетесь — настоящий хрусталь. Причем отличный, уверяю вас. Только сделано грубовато...

—   Отечественный?

—   Ну, что вы! Импорт, конечно. Не помню только чей. Давно покупал, лет пятнадцать назад. Сейчас ведь хорошего хрусталя не найдешь. Но вы смотрите далеко не лучший экземпляр. Там как будто есть и поинтереснее...

—   Я вижу, — сказал Саша, закрывая бар. — Завидую я вам, Георгий Георгиевич. Как-то вы удивительно обставили свою жизнь. Все у вас красиво.

—   Э-э, Саша, — метнув на него острый взгляд, спокойно сказал Орбелиани. — Поживите с мое — и у вас все будет не хуже. Важно только приобретать эти блага трудом — тогда они вдвойне дороже будут. Кстати, говорят, что вы поймали лжемиллионера? С медными побрякушками под золото?

—   Нет, почему же? — удивился Саша. — Золото впол­не настоящее, есть заключение экспертизы. Это мы сначала думали, что медяшки, — торопливо добавил он, заметив негодующий взгляд девушки. Геннадий, сидевший за журнальным столиком и что-то листавший, встал:

—  Однако пора и честь знать. Нам надо идти, Георгий Георгиевич.

Тот понимающе улыбнулся:

—   Виноват, Геннадий. И приношу глубокие извинения. Вот оно — обывательское любопытство. Больше ни о чем не спрашиваю!

Глядя на простодушную, открытую, почти виноватую улыбку Орбелиани, Геннадий явственно почувствовал, что словесная прелюдия окончилась, что вот он начинается, главный разговор, из-за которого их и привели сюда. Вспомнив наставления подполковника: «ни в коем случае не преувеличивать свою роль — они не дураки, сразу раскусят, но и не давать им потерять интерес совсем», он спокойно сказал:

—  Да не в этом дело, просто мы ведь этим делом почти не занимаемся, так что и сами пока не много знаем. Мы же, в сущности, новички...

—    Но ведь это вы его задержали, так Оленька говорила? — Орбелиани неуверенно посмотрел на девушку, словно ища поддержки.

—   Вот-вот... Кого задержать, привезти, увезти — это по нашей части. Мы же еще и года не служим, — словно оправдываясь, пояснил Геннадий.

Очень естественно Орбелиани, словно разговор о дра­гоценностях исчерпал себя, перешел на другую тему:

—   Простите, а что вы окончили, если не секрет?

—  Да какой же секрет? Школу милиции в Волгограде.

—   Господи! Волгоград... Как это странно звучит. Досих пор не привыкну. Я там воевал еще совсем маль­чишкой. В дивизии генерала Родимцева — не слышали такого?

—   Как же не слышать? — удивленно воскликнул Саша. — В Волгограде-то?

Над головой хозяина вдруг вспыхнул филин и послы­шался веселый голос:

—   Георгий Георгиевич, принимаешь?

—  Аркадий Семеныч! — просиял хозяин. — Ради бога! Как будто тебя можно не принять!

Голос добродушно проворчал:

—Да уж, попробовал бы. Что у тебя тут?

—   Три семерки.

—   Узнаю старого пьяницу, — бормотал голос, — са­мый паршивый портвейн выбирает...

Дверь открылась, и в комнату вошел кинорежиссер Гнедых. Увидел Ольгу, ребят, заулыбался:

—   Ого! У тебя компания. Стало быть, дадут выпить.

Он галантно подошел к девушке и поцеловал ей руку, сердечно поздоровался с ребятами. Затем без лишних слов налил себе рюмочку коньяку, лихо опрокинул ее в рот.

—   Последний анекдот: присылает одному нашему вахлачку родственник из-за кордона бутылку виски и банку красной икры. Ну, тот все потребил и пишет ответ: самогонка, дядя, ничего, а вот клюква рыбой пахнет, пришлось выбросить.

Георгий Георгиевич засмеялся, закашлялся, схва­тившись рукой за горло. Еле выговорил:

—   Самое смешное — виски и вправду напоминает самогон.

—   Хуже! — подхватил Гнедых. — Я в прошлом году в Каире высосал на каком-то банкете целую бутылку — так неделю во рту керосин стоял. Хорошо, наши догадались «Столичной» отпоить! — Он коротко хохотнул. И вдруг, сразу посерьезнев, обратился к ребятам.

—  Слушайте, парни, чего ваш шеф ломается — не дает следствие снимать? Я рассказал на телевидении — они там аж заплясали. И потом, ему что — плохо? Просла­вится на весь Союз, третью звезду на погон получит...

Вот покатилась чья-то звезда Вам на погоны, — пропела Оля.

—   Всю, всю, Оленька! — мгновенно обернулся к ней Гнедых. — Я же ушибленный этой песней! Умоляю! «В небе горит, пропадает звезда. Некуда падать», — тихо пропел он. — Ну, Оленька.

Девушка сняла гитару, тронула струны, потом внезапно повесила ее снова на стену.

—   Нет, не хочу петь. Я лучше почитаю немного, можно?

—   Ну, Оленька, — заканючил было Гнедых, но хозяин решительно прервал его:

—   Табу, Аркадий Семенович! В этом доме всякое принуждение исключается. Что это ты?

—   А-а, забыл... принципы, — иронически произнес Гнедых, подмигивая ребятам. Но настаивать больше не стал, заметив, как нахмурился хозяин.

—   Зажгите свечи, Оленька, — попросил Георгий Ге­оргиевич.

—   Убедите шефа, — наклонившись к ребятам, шепо­том проговорил Гнедых. — Это же и в его интересах.

Саша с сомнением покачал головой:

—   Попробуйте его убедить!

—   Не простучишь? — тихонько постучав по столу, участливо спросил Гнедых.

—    Нет, не то... — отозвался Саша. — Просто упрям. Да и кто мы такие — убеждать?

—   Ну как — все же сотрудники. А впрочем, мы наверх стукнули. На него так нажмут — сам ко мне прибежит.

—   Не прибежит, — сказал Геннадий. — Не надейтесь.

—   Ну, посмотрим, — угрожающе сказал Гнедых. — Все под одним богом ходим.

—   Тихо, публика, кончать суетные разговоры! — приказал хозяин, когда Оля уже зажгла свечи в под­свечниках и, выключив электричество, стала у портьеры — бледная в тусклом свете, таинственная и красивая. Читала она хорошо, тонко чувствуя мысль поэта.

Нет, ты мне совсем не дорогая, Милые такими не бывают.Сердце от тоски оберегая,Зубы сжав, их молча забывают,Целый день лукавя и фальшивя,Грустные выдумывая штуки.Вдруг взметнешь ресницами большими,Вдруг сведешь в стыде и страхе руки... — Я люблю, когда темнеет рано, —Скажешь ты и станешь, как сквозная,И на мертвой зелени экранаТолько я тебя и распознаю.И, веселье призраком пугая,Про тебя скажу, смеясь с другими: —Эта мне совсем не дорогая. Милые бывают не такими...

Внезапно снова вспыхнул над тахтой филин. Хозяин, разведя руками, — мол, ничего не поделаешь, — щелкнул переключателем, и из динамика сразу послышался молодой голос: